МЕНЯ ЗВАЛИ РОНИ

"Нахаль-Оз — это дом"

"Soon enough you’re best friends. Laughing at the other girls who think they’re so cool."

T. Swift

    Меня звали Рони, и в мою честь назвали бутерброд. "Бутер Рони". Есть у нас на районе сеть кафешек, которая решила таким затейливым образом почтить мою память. Это действительно мой рецепт, сама придумала. Обжариваете на оливковом масле хлеб, намазываете на него сливочный сыр, на сыр кладете тоненькие дольки помидора, потом ломтики авокадо, а сверху — глазунью. Авокадо нужно сбрызнуть лимонным соком, посолить и поперчить. Это божественно, сами попробуйте. Но самое прекрасное то, как об этой новости писали в газетах. Не знаю, кто придумывает эти заголовки, но их тоже надо как-то красиво увековечить. "Питательно и познавательно". "Вкусный и полезный трибьют". И мое любимое: "Рони: жевать и помнить". Мама впервые за два месяца изобразила нечто вроде улыбки, когда вырезала заметки. 

    Вскоре после "Бутера Рони" появилось "Шардоне Рони", и я немного напряглась. Нет, я действительно любила шардоне, но интересно, как бы они выкручивались, если бы я закидывалась чем-нибудь позабористее?

    Умерла я 7 октября 2023 года. Наверное, правильнее говорить, что я погибла. Причем самым героическим образом, прямо на своем посту, выполняя, так сказать, и защищая, не побоюсь этого слова. Правда, не факт, что я кого-то успела защитить. Я действительно была на посту, когда началась атака ХАМАСа. На иврите нас называют "тацпитаниет". По-русски часто зовут "наблюдательницами", потому что мы наблюдаем за экранами, на которых идет трансляция с камер на разделительном заборе. На самом деле правильнее нас называть операторами систем наружного наблюдения, но про нас столько говорили и писали в последнее время, что заебешься произносить. Я никогда не думала, что страх пополам с обидой — такая гремучая смесь, потому что когда хамасовцы рванули на забор, мы все подумали (а некоторые, не будем показывать пальцем, даже заорали) "суки, мы же предупреждали". Но давайте по порядку.

Наблюдательницей я служить не хотела. Туда почти никто не хочет. Потому что с одной стороны служба очень тяжелая, а с другой — никаких почестей и фанфар, даже автомат не дают (теперь дают, сообразили, когда стольких из нас перебили). Торчишь на границе, дома бываешь в лучшем случае раз в пару недель, а во время ежедневных дежурств сидишь, как привязанная, и пялишься в экран. Ни чихнуть, ни почесаться, и так четыре часа подряд. После года службы мама начала замечать, что я и дома так иногда застываю и сижу у экрана, вообще не моргая. Потом это, говорят, проходит.

    Призвали меня так стремительно, что я моргнуть не успела. Мы всей компанией сразу после выпускного слетали на неделю на Кипр, а как только вернулись, я помчалась на призывной пункт. Меня из всего класса призвали первую. Кстати, водительские права я тоже когда-то первая получила. И вот какого черта после всего этого меня опознали последней?

    На курсах сразу стало понятно, почему никто не мечтает о таком распределении, но я быстро перезнакомилась с другими девчонками, и все остальное отошло на второй план. И в процессе учебы до меня все таки дошло, что я не просто буду просиживать штаны и набирать килограммы у компа, а от меня, лично от меня, Ронки-Понки, будет зависеть жизнь других людей. То есть, пока я буду наблюдать за своим квадратом, я буду отвечать за то, что в этой точке террористы не пройдут границу и никого не изрежут. И набирать килограммы.

    Кстати, четырьмя часами у экрана смена не заканчивается, потому что следующие восемь ты существуешь в качестве "запасной" и особо не расслабиться, потом снова четыре часа дежуришь, а потом тебе дают целых восемь часов на отдых — еду, сон, душ, тусовки и так далее. То есть, на жизнь.

    А жизнь была прекрасна. Я и надеяться не могла, что так будет, когда приехала на базу. Сказать, что застава выглядела стремной, - ничего не сказать. Не то, что многие другие армейские базы выглядят иначе, но когда ты видишь обычные железные ворота, на которых накинута хилая цепь, и легкие бараки, которых ветром сдувает, и все это вплотную к Газе, становится как-то не по себе. Я помню первый день на базе, когда сильно пожалела о том, что отказалась идти сразу после 12-го класса учиться дальше. Мне предлагали сразу продолжить учебу на младшего инженера, и потом уже идти служить в ВВС. Родители меня долго уговаривали, но я стояла на своем — хочу в армию делать что-то интересное, а не сидеть еще два года за партой, чтобы потом бумажки перебирать.

    Но уже через пару дней я привыкла и к хлипким домикам, и к холодному душу, и к соседству Газы, и даже не сразу поняла, почему родители так нервничают, когда они в первый раз приехали меня навестить.

    Наша застава из всех баз ЦАХАЛа на границе с Газой расположена ближе всего к забору. 800 метров до границы. Граница - это забор, который называется "Песочные часы". Этот забор стоит прямо на подземном заграждении, которым у нас в армии так гордились, что забыли, что террористы — не кроты и не только под землей обитают. За этим забором — "мертвая зона" шириной 200 метров, за ней — забор "Гувер", а еще на 100 метров глубже — проволочное ограждение. Участок между двумя заборами называют "сафари", хотя честнее было бы назвать его "контактным зоопарком", конечно, — там уже сто лет никого не отстреливали.

    За колючей проволокой поля, на которых пашут их трактористы и другие честные труженики. А мы за ними наблюдаем.

    Мы — глаза армии, а база — наш дом, потому что в родительском доме мы бываем теперь редко. А остальные девочки — наши домашние. Семья, которую, как говорится, не выбирают. И самый большой страх любой девчонки, которая попадает на такую закрытую базу, — это с кем она будет служить. Поэтому наши сестры-основательницы заложили множество традиций, которые должны помогать нам чувствовать себя на базе дома. Самое удивительное, что это работает. Правда, когда в первый раз видишь на стене здания штаба надпись "Нахаль-Оз — это дом", хочется зареветь и к маме. Но уже очень скоро воспринимаешь это граффити не как угрозу, а как повод для гордости.

    Сначала, естественно, новенькие проходят инструктаж. Я думала, что инструктаж будет касаться только дежурств, но самым интересным оказалось не это. Меня первым делом привели на кухню и объяснили, что готовим мы сами. Я сразу расцвела, потому что что-то, а готовить я умею. Потом мне показали толстую папку и попросили ее не открывать, потому что это "сюрприз" для Tea Time. Я решила подыграть: "Ты еще скажи "Five o’Clock".

    "А это зависит от того, в котором часу наступает шаббат", — загадочно оскалилась моя новая старшая подруга, вильнула хвостом и уплыла еще до того, как я успела подобрать челюсть.

    Все загадки действительно разрешились в ближайшую пятницу. Дело в том, что на неделе мы все готовили себе что-то сами, хотя чаще кусовничали, конечно. Но раз в пару дней варили какие-нибудь сосиски с макаронами или кускусом, тем более, что кусовничать не всегда было чем. Говорят, самые вкусные сосиски получались у меня. Теперь уже не жалко открыть секрет этого блюда: отвариваете макароны до полной готовности, скидываете на дуршлаг, а пока стекает вода, варите до полной готовности сосиски. Приятного аппетита! Вы спросите, в чем же секрет? Попробуйте умереть, про вас тоже что-нибудь придумают. Шучу на самом деле, я еще обжаривала сосиски с луком, и девчонкам правда нравилось.

    Когда я впервые увидела на большом мешке с хлебом, который нам только что привезли, крысу, я завопила, что не останусь на этой помойке ни дня. А старенькие, хихикая, объяснили, что в таком виде нам привозят мясо и что иногда продукты вообще привезти забывают. Я, наивная, еще какое-то время думала, что меня разыгрывают, но однажды после дежурства приползла на кухню с мечтой о бутерброде, потому что сил больше ни на что не было, и обнаружила там только тощую мышь. Мы с ней грустно повздыхали, и так и разошлись голодные. Она полезла в холодильник вешаться, объяснив это какой-то древней традицией, а я побрела в комнату спать.

    По пятницам все было совсем иначе. В пятницу мы выбирали меню и концепцию ужина и вместе готовили. Все, кто не дежурили, конечно. В загадочной папке оказались песни, их было принято исполнять вместо обычных шаббатних гимнов. Папка пополнялась много лет всеми, кому было не лень, а ленивых в наблюдательницы не берут. Песни иногда даже сами писали. Если новенькая не умела петь или готовить, ее принимались обучать с таким беспощадным рвением, что у нее от ужаса сразу все получалось. В школе бы так обучали.

    Каждую пятницу было новое меню, новые песни, часто новые люди, на базе ведь вместе с нами были разные подразделения. Например, "Небесные всадники" — они отвечали за управление беспилотниками. Или техники, которые отвечали за забор. Следопыты, связные, медики, операторы аэростатов наблюдения, танкисты. Ну и пехотинцы из разных бригад, которые держали этот периметр. Бригады раз в четыре месяца менялись. Последними к нам прислали голанчиков. Если не было повода для вечеринки, мы придумывали повод сами. Например, четверг вообще отличный повод. Или дождь. Я уже молчу про праздники, но вечеринки устраивались еще и каждый вторник — проводы тех, кто ехал на отдых домой. Проводы — это опять еда, песни и танцы. Еда вообще занимала в нашей жизни если не главное, то… Да чего уж там, главное место. Возвращаясь из отпуска на базу, мы привозили с собой тонны, просто тонны. Не крыс же было жарить, в самом деле. На крыс мы регулярно жаловались, но ни они, ни командиры на нас не реагировали.

    В общем, тот, кто советовал не делать из еды культа, никогда не служил в израильской армии. Еда была для нас жизнью. Еда и музыка.

    Авив притащила на базу гитару. Даниэль рояль припереть не смогла, зато пела фантастически. Точнее, поет. Даниэла. Я все еще не могу поверить, что девчонки вернулись. Вы наверняка это уже сами знаете, но родители Даниэль после ее похищения ударились в религию, и раввин сказал, что девочку в плену должны звать женским именем, вот ее и переименовали в Даниэлу. Причем она там в Газе смотрела телек и узнала, что бац, у нее теперь другое имя. Вот же маразм. С другой стороны — а вдруг не маразм? Вдруг ее именно это и спасло? Голова кругом идет. И, честно говоря, если бы моим родителям стало легче от того, что меня переименовали бы в Ромула, я была бы на все готова. Короче, послушайте Авив и Даниэлу, есть записи.

    И я Тейлор клянусь, у наших девчонок, если не считать у некоторых отсутствие слуха, вообще не было недостатков. Хотя нет, один был: величие Тейлор они, как ни старались, осознать не могли. До сих пор не понимаю, каким образом на базе оказались одновременно всего две "свифти" - Прайс и я. Я надеялась успеть до дембеля привить и остальным любовь к прекрасному, но и тут азаты подгадили.

    Музицировали, конечно, не все. Шахаф и Ноа, например, рисовали. Я любила им помогать, кстати, расписывать стены. Мы вообще любили наводить на базе уют, это ведь дом. И в своих комнатах, конечно. В нашей с Даниэлой комнате было ужасно уютно, только вот полки ломились от шмоток — вдруг придется торчать на базе месяц, а я без трусов? Про месяц я не шучу, нам за малейшую провинность впаивали 28 дней на базе. Сволочи, сами бы посидели тут месяц с крысами. Я, правда, 28 не получала ни разу, но пару раз меня наказывали одним лишним днем на базе. Например, за то, что я покрасила ногти не матовым лаком, это еще терпят, а лаком с блестками, что категорически запрещено. Тем самым я нанесла непоправимый ущерб государственной безопасности, укрепила ХАМАС, навлекла на Израиль самую страшную в истории страны войну и привела к гибели более тысячи человек за один день. Хотя постойте…

    Так или иначе, наказания нам раздавали так же щедро, как конфеты палестинским детям после терактов. Как будто командиры нас терпеть не могли и только и думали, как бы нагадить. Пока не приехала Шир и у нас на базе не появилась почти настоящая мама. Правда, мама была старше некоторых из нас всего на пару месяцев, но дареным матерям… Ну вы поняли. А командиры выше Шир на базу заглядывали только для того, чтобы рассказать, какое мы никчемное говно.

    Извините, опять съехала на нытье и забыла рассказать про еще одно мимими. За 100 дней до дембеля мы всем готовили в подарок альбомчик — с рисунками, открытками, стихами, пожеланиями и так далее. Ужасно обидно, что я свой так и не получила. Может, узнала бы о себе что-то новое.

"Смотри, как она безмятежна. Как будто не Газа рядом"

"Fighting in only your army Frontlines, don't you ignore me"

T. Swift

    Про "безмятежна" девчонки написали на стене убежища. Правда, я не знаю, у кого язык может повернуться назвать эти условные четыре стены убежищем. Дверей нет, в крыше дырки. Но про безмятежность все верно. Мы вообще не боялись, дом же. А сказано красиво, правда? Мы иногда в свободное время бегали в бассейн в поселке. И девчонки однажды, вернувшись, рассказали, что им там навстречу шла какая-то женщина в очень красивом свободном платье и шарфике, подол платья и шарфик развевались на ветру, и все это выглядело так изящно, и сама дама казалась такой воздушной и безмятежной, как будто сошла с картины Моне или прогуливалась по Елисейским Полям, а не по кибуцной тропинке на границе.

    Надпись и сейчас там. Я иногда представляю, как Карина, Лири, Ноа, Ори, Даниэла, Агам и Наама сидели, связанные, рядом с телами убитых девчонок, а перед ними на стене было про безмятежность.

    С нами постоянно отрабатывали действия во время атаки. Как нам работать. Что делать, если происходит что-то подозрительное. Что передавать, если есть нападение. Мы отрабатывали действия на случай почти любого сценария. Но никто ни разу не сказал, что нам делать, если нападут на базу, на нас. Ну мы и не думали, что на нас могут напасть.

    Первое время действительно было спокойно. Беспорядки у забора происходили раз в месяц, наверное. Мы знали всех фермеров, которые работали в нашем поле зрения. Мы уже изучили их привычки. Мы даже давали им имена и придумывали биографии, когда совсем скучно было.

— А мой-то, мой Ахмад сегодня отлынивает. Может, с женой поссорился? Или из детей кто болен? Я волнуюсь.

— Да загулял вчера твой Ахмад, не парься.

— Зато Мухаммад уже весь свой участок перепахал. На что спорим, что Ахмад его не догонит?

    Где-то за полгода до 7 октября все начало меняться. Может, даже раньше. Сначала раз в неделю, потом раз в несколько дней, а иногда и каждый день у забора происходили беспорядки. По крайней мере, каждую пятницу, как часы, было что-то громкое. Ахмадов и Мохаммадов неожиданно стало в несколько раз больше, тракторы свои они совсем забросили и занимались там чем угодно, только не сельским хозяйством.

    Например, ломали забор, подрывали его, жгли у забора покрышки. И изучали нас не менее внимательно, чем мы изучали их. Иногда их отгоняли шумовыми гранатами, иногда еще как-то пугать пытались. Но так, без энтузиазма.

    Когда дежурной что-то кажется подозрительным, она обязана доложить своего командиру. А тот — передать это дальше. Я была на курсах с русской девочкой, и она научила нас говорить: "Когда кажется, крестятся". Примерно это мне и остальным девкам командиры и говорили. Не наши командиры, а где-то дальше. Вообще все реакции на наши предупреждения, как я понимаю, сводились к тому, что "люди в поле пашут, а у вас нет сердца".

    Но пахать они давно перестали. Однажды в свое дежурство я увидела, что там, где раньше были тракторы, появились какие-то импровизированные катакомбы, и по ним сновали вооруженные боевики. Не у забора, а чуть дальше. Видно было очень плохо, потому что висела густая дымовая завеса от горящих шин, но что-то было видно, и это что-то меня сильно напугало. Я все это время была на связи с голанчиками у забора, а моя командир, Шир, пыталась достучаться до офицеров. Запустили дрон, и с него уже было ясно видно, что несколько десятков человек снуют между недавно возведенными постройками и стреляют.

    В другое мое дежурство фермеры пригнали к забору какой-то фургон и начали тренироваться на него запрыгивать. Мы опять подняли дрон, но они даже не пытались делать вид, что цветочки собирают.

    Несколько раз мы видели что-то вроде парадов. Мужики в зеленых хамасовских повязках строились в какие-то шеренги и даже маршировали, разве что честь не отдавали. Я предложила тоже попробовать, и мы с девчонками устроили импровизированный смотр войск и заставили всех штабных, которые все равно бездельничали, учиться отдавать нам честь. Было весело, пока Шир нас не застукала.

    По идее, все рапорты потом передаются командиру роты наших сухопутных войск, потом командиру батальона и так далее. Их должна обрабатывать разведка и передавать дальше. На этом уровне их действительно обсуждали и обрабатывали, а вот что было там "дальше" — никто не знает. Шир рассказывала, что когда пыталась прижать своих командиров, которые почти никогда на базу носа не совали, те клялись, что передают всю информацию дальше и уже так задолбали свое начальство, что от них уже тоже все бегают.

    Постепенно все это перестало казаться забавным, и мы начали опасаться масштабного нападения. Но и тогда мы все еще хорохорирились и в основном делали ставки на то, в чье дежурство выпадет экшн. Хотя ощущение было так себе. Да и нам прямым текстом говорили, что на праздники что-то ожидается. На весенние, блин, праздники. Представляете, это еще все весной началось. Потом начали говорить, что на осенние. На первый Суккот я была дома, в отпуске, и мы очень много обсуждали всю эту срань с родителями. Я рассказывала им и про выведенные из строя камеры, и про наблюдательные аэростаты, которые уже неделю не могут поднять в воздух, и про постоянные учения "фермеров". Они меня успокаивали, как могли, хотя уже и сами начали тревожиться.

    На базу я возвращалась рано утром в среду, 4 октября. На душе было особенно гадостно, в животе как будто ком, какие-то непонятные предчувствия. Ну я не выдержала и сказала папе прямо, что боюсь. Что там все очень плохо. А папа положил мне руку на плечо и так спокойно говорит: "Не бойся, Ронки-Понки, у нас сильная армия, все будет хорошо". И меня отпустило.

    За это он себя сейчас больше всего и казнит.

Last Disco

"So, they killed Cassandra first 'cause she feared the worst And tried to tell the town So, they set my life in flames, I regret to say Do you believe me now?"

T. Swift

    Моя последняя смена началась в четыре утра. Убейте меня еще раз, если я понимаю, почему три — это еще ночь, а четыре — это уже утро. Вставать пришлось в половину, а лечь накануне рано не получилось, мы тусили. Блин, с одной стороны, круто, что я перед смертью успела так оторваться. А с другой обидно, что могла бы так еще много раз. Короче, у нас была вечеринка по поводу последних выходных Шахаф в армии. Ее мама приготовила домашней стряпни на роту, наверное. Правда, это на гражданке звучит внушительно, а на базе не очень, но это я сейчас придираюсь, потому что прикидываю, сколько бы моя мама привезла на мое прощание с базой. Сорри, Шахаф, но я бы тебе утерла нос. Я любя, честно.

    Поскольку нам самим готовить было не нужно, мы еще почти все днем поспали, и были на редкость отдохнувшими. Вечеринка была — закачаешься. Шахаф заранее придумала концепцию - Last Disco. Написали это на стене разными цветами, украсили разноцветными ленточками. Цвета выбирала Шахар — розовый, золото и серебро. Как в лучших домах.

    Мы поели, потом сменили дежурных в штабе, чтобы те тоже могли поужинать, и вернулись в столовую. Пятница была на удивление спокойной, у забора тишина, никаких беспорядков. Даже боевую готовность понизили настолько, что экипажам двух танков, которые обычно по ночам дежурят на позициях за заставой, приказали вернуться на базу и разрешили разойтись спать. Так что мы спокойно менялись.

    Новенькие явно были не в своей тарелке, но старались делать вид, что каждый день так пируют. Старенькие даже немного расстраивались, что скоро тоже на свободу. Позвали голанчиков и остальных ребят. Орали песни, танцевали, обнимались и фоткались. Было ужасно жалко, что я ночью дежурю и надо все-таки идти спать. Если бы я успела, я бы рассказала маме, что мне показалось, что я скоро влюблюсь. Знаете, иногда вдруг понимаешь, что ты к чему-то готов. К чему-то, чего раньше очень боялся. То есть, ты все еще боишься, но этот страх уже немного замешан на предвкушении. Папе бы ни за что не рассказала, кстати. Прости, пап, но быть папиной дочкой — это не только большая привилегия, но и большая ответственность. И мама, в отличие от тебя, помнит, из какого это фильма.

    Обычно мы по пятницам тусили до десяти вечера, но в этот раз было так хорошо, что мы разошлись только в одиннадцать. Пока приняли душ, пока еще поболтали. Легли в полночь. Три часа на сон - обычное дело. Но в штаб мы, конечно, все равно притащились смурные. Два с половиной часа мы честно пялились в экраны и обсуждали вчерашнее. Было так спокойно, что мы даже попеть успели. Я, как обычно, устроила небольшой стендап — я знала, что девки обожают, когда я валяю дурака. Чтобы не клевать носом, устроили дебаты о предстоящем обеде — сосиски или шницели, вот в чем вопрос на самом деле, дураки ваши классики.

    В 5:30 Нир, замкомбат голанчиков, провел из штаба обычную утреннюю летучку. Комбата в эти выходные не было, Нир был за командира всего сектора. Он сообщил остальным, что командование северной бригады передало приказ до 9 утра не приближаться к Бурме (так у нас называлась дорога, которая идет вдоль забора). Нир сказал, что, мол, причину не сообщили, а он не спрашивал. Не суйтесь к забору, короче, вас и здесь неплохо кормят.

    А через час полетело. Помещение штаба укреплено, и жестянки из Газы его пробить не должны, но обстрел был такой мощный, что мы перепугались. Мы ведь привыкли к обстрелам. Обычно дают 10-12 залпов максимум и успокаиваются. Или снова стреляют после короткой передышки. Но в этот раз передышек не было. Они палили и палили. А потом они полезли, и я заорала.

    То есть, мне казалось, что я заорала, но видимо я просто докладывала по рации, как учили: "Четыре человека бегут к забору. Подтвердите получение. Я различаю двух вооруженных людей, бегущих к забору. Подтвердите получение. Турецкий всадник. Подтвердите получение…" Вот только нас не учили, что делать, если на твои позывные никто не знает, что ответить.

    Уже в 6:31 Нир передает: "Всем частям, у нас сложная ситуация, сиреневый дождь и турецкие всадники, подтвердите получение!"

    "Турецкий всадник" — это армейский код, означающий тревогу в связи с проникновением террористов. У нас одна девочка как-то на учениях вместо "турецкий всадник" сказала "Троянский конь". Согласитесь, это логичнее. Но у ИИ, который придумывает все эти названия, ни фантазии, ни чувства юмора лет. Одни "Железные мечи" чего стоят.

    "Сиреневый дождь" — массированный обстрел. "Сложная ситуация" — комбинированная атака. Это самый смешной код, конечно. Нарочно не придумаешь.

    Нир и еще несколько солдат выезжают на дорогу между базой и кибуцем, чтобы перехватить террористов. В штабе остаются 19 человек.

    В то утро вместе со мной дежурили Шира, Яэль, две Майки. Ширель была запасной. Ну и капитан Шир и сержант Ям, конечно же. Потом еще Ади прибежала. Совершенно случайно в штабе оказался один голанчик, Ури. Единственный боец с оружием. Потом его позовут отбивать атаку на штаб. Он выживет.

    Уже через несколько секунд нам приходится говорить хором — в каждом квадрате были боевики. Такого не было ни на курсах, ни на учениях. Максимальной угрозой считался прорыв забора в восьми, кажется, точках, в каждой из которых на израильскую территорию вторгаются до десяти террористов. Это был worst-case scenario. Я серьезно. Боже, какие дебилы. Первым прорван сектор Яэль. 

— Четыре человека в районе забора, подтвердите получение.

— Они несутся на мотоциклах в нашу сторону. Уже проехали "Роа Йора".

— Я вижу 15 человек у восточной стены заставы. Они уже на территории заставы.

— 30 человек проехали "Роа-Йора" и продолжают ехать в сторону поселков.

— Дыра в "Песочных часах". Они подорвали "Песочные часы".

— Станция Диего, 10 человек бегут к забору. Подтвердите получение. Турецкий всадник.

    "Роа-Йора" (видит-стреляет) — это, грубо говоря, пулемет, установленный на вышке и управляемый из оперативного штаба джойстиком. Шир несколько минут стреляла и уложила тучу боевиков, пока систему не вывел из строя беспилотник.

    Мы действуем, как автоматы. Потом на записях будет слышно, что мы плакали, но я не помню своих слез в тот момент. Помню, что голова была ясная и рот не закрывался. Впрочем, последнее для меня не достижение, да и остальные у нас никогда молчаливостью не отличались. Мы на связи с пехотой, мы непрерывно докладываем им обстановку, и часть бойцов выезжает защищать соседний поселок и патрулировать дороги. Кто-то должен остаться на базе, но в тот момент я об этом не думаю.

    Наверное, мы все одновременно понимаем, что это вторжение, но никто не хочет говорить это первой. Страшнее на твоем дежурстве не может быть ничего. Это слово даже произнести боишься, потому что тогда это станет реальностью. Первой это приходится произнести Яэль. Потом я как будто со стороны слышу, как мой голос объявляет: "Вторжение". И одновременно со мной об этом объявляют и все остальные.

    Я вижу, как бульдозер просто сминает забор, вижу рядом с ним пикап, за ним несутся мотоциклисты, и мне все время хочется себя ущипнуть и проснуться, но на это тоже нет времени, надо считать боевиков и докладывать, считать и докладывать.

    У камеры, которая, в том числе, может наблюдать за заставой и нашим кибуцем — Яэль. Над ней столпились капитан и оба сержанта и считают боевиков, которые мчатся по дороге к базе. Я слышу цифру "70", потом будет больше. Камера видит ворота на базу, там идет бой. Там всего несколько наших солдат, в трусах и шлепанцах, но с автоматами. Боевиков много больше, они прорываются на базу.

    Краем уха я слышу, как Майку Десятник успокаивает по рации Шило, командир роты, голанчик: "57-я, сделай глубокий вдох, слушай меня внимательно. Где террористы в 57-м квадрате? Я хорошо тебя слышу. Все хорошо, я с тобой. Все будет хорошо. Ты в порядке, не волнуйся. Ты в безопасности". К этому моменту Нир уже очень тяжело ранен, и Шило остался за командира всего сектора. Нир выживет, но практически потеряет речь. Шило погибнет, но успеет перебить кучу боевиков. И успокоить Майку.

    Шило вообще оказался каким-то суперменом из блокбастера. Он, уже раненый, и еще шестеро его "молчаливых волков" будут пытаться под прикрытием одного "Тигра" сами спасти заставу. Одновременно он прикажет другим отрядам ехать в Кфар-Азу, он уже знает, что там резня. Шило и еще пятеро "волков" погибнут. Командование возьмет на себя командир взвода Йохай. Выше офицеров уже на базе не останется.

    Йохай все это время защищает штаб. С ним Нимрод и Итай, тоже из "Голани", которые в самом начале атаки столкнулись с нухбами, и у тех, кого им удалось застрелить, нашли подробные карты базы, где штаб был помечен красным. Они поняли, что это главная цель террористов, и прибежали держать оборону. Четвертым был Ибрагим Харуба из отряда следопытов. Из этих четверых выживет только Нимрод.

    Камеры уже все подбиты, мы следим за нухбами по радару. Мы видим, как они проезжают наш магазин, как подъезжают к зданию штаба. Свет гаснет, им удалось вырубить электричество. И только тогда командиры говорят нам встать из-за стола и отойти от экранов. "Бросить пост". Даже в тот момент приказ кажется нам диким, мы не можем бросить пост, мы же глаза, застава без нас ослепнет. До нас не сразу доходит, что мы больше ничего не видим. Мы медленно встаем, как во сне. Шир приказывает всем идти в ее кабинет. Это самая дальняя от входа комната в штабе. Я иду вместе со всеми и чувствую, что ноги почему-то не сгибаются. Тело болит как после силовой тренировки.

    Йохай, Нимрод, Итай и Ибрагим отстреливаются пять часов. В штабе есть боеприпасы, так что на какое-то время им хватает патронов. Потом патроны заканчиваются, но у них есть ножи. В какой-то момент в помещение залетает граната, и Йохайчик накрывает ее своим телом, но она не взрывается.

    Ибрагим в перерывах между автоматными очередями и взрывами работает переводчиком — объясняет нухбам, что сдаваться мы не собираемся, а собираемся наоборот вступить в богопротивную связь сначала с самими боевиками, а потом со всеми их предками по женской линии до седьмого колена. Мы аж заслушались. Чуваку, конечно, надо было не в следопыты, а в поэты идти. Теперь уже поздно. А у него пятеро детей было, кажется.

    Я плохо соображаю от постоянного шума. Динамик орет, автоматные очереди, крики. Но теперь мы можем связаться со своими, и пишем им сообщения с телефона Майки. Мы ведь все телефоны оставляем у входа в штаб, поэтому телефон был у Десятник, у Шир и еще у кого-то. Связь с девчонками в убежище есть примерно до восьми утра. Сообщения и им, и родителям доходят очень медленно, и мы думаем, что просто в 8 утра совсем пропал сигнал. Хотя в 9:27 мне удается в последний раз связаться с мамой.

"— Мамочка, я в порядке, не волнуйся, я в штабе, сигнала нет.

— Я тебя люблю.

— Мама, я в порядке, не волнуйтесь за меня. Я тоже тебя люблю.

— Хорошо, детка. Береги себя".

И четыре сердечка.

    Остальные девчонки тоже пытаются успокоить родителей. Мы все еще ждем подмогу, все еще уговариваем друг дружку, что она придет. В штабе есть обычный телефон, он звонит, не умолкая. Это и командование, и родители. Родители начали звонить не сразу, они знают, что на этот номер можно звонить только в самом крайнем случае. А то, что случай крайний, сначала никто не понимает. Но этот телефон все еще используется для связи с командованием, поэтому мы на звонки почти не отвечаем. В какой-то момент я слышу, что офицеры уже вместо фразы "пришлите подкрепление" говорят "пришлите спасателей".

    Все это продолжается часов пять. В комнате очень тесно, а нас 18 человек, мы сидим на полу и все время меняем положение так, чтобы руки-ноги окончательно не затекли. Нам страшно. Мы плачем, конечно. Но все еще пытаемся шутить. Майка Виалобо Поло за неделю до этого получила знак отличия за то, что посреди толпы у забора распознала террориста. Для нас это редкое достижение, но теперь мы над ней ржем, что в конце этого дня она уже не будет никак выделяться. Еще смешно, что не выйти в туалет, потому что коридор простреливается. Почему-то очень смешно, что некоторые девчонки одеты не по уставу: мы как-никак в штабе и вообще война, а у них рубашка расстегнута! Ширель со смехом говорит мне, что завтра же дезертирует. Иногда вдруг все надолго замолкают и погружаются в себя. Шир даже в эти минуты остается верна себе и между переговорами с командованием пытается нас подбадривать. Иногда к нам в комнату заглядывает Харуба, весело подмигивает и говорит, что зашел от нас подзарядиться, а то мы больно веселые. Так и сидим. Я почему-то уверена, что это не конец. Но и отличницы иногда ошибаются.

    А потом террористы поджигают здание. Мы еще до этого слышали, как они бегали вокруг со своим аллах акбаром, проверяя, что выходов больше нет. Потом они залезли на крышу, и в комнату пополз дым. Шир пытается заткнуть дверной зазор тряпками, но дым идет и из вентиляции. Шир говорит нам беречь дыхание. Я пытаюсь и все время как будто куда-то уплываю.

Вдох-выдох.

Мне три месяца. Родители активно обсуждают мой распорядок. Мама волнуется, что я перестала спать днем, а папа успокаивает ее, что зато я стала засыпать в семь вечера и спать до самого утра. Если бы я умела говорить, я бы сказала, что я не дура ложиться спать днем, когда вокруг все такое интересное. А ночью все равно темно и тихо. Говорить я пока не умею, поэтому начинаю в знак согласия с папой активно пускать пузыри, но взрослые, как обычно, ничего не понимают.

Вдох-выдох.

Мне девять месяцев. Папа счастлив. Мое первое слово — "аба". Мама ехидно замечает, что все израильские дети "папа" произносят раньше, чем "мама". Я не понимаю, в кого я тогда такая умная, если они оба не понимают, что ребенку звук "б" легче произнести, чем звук "м". Ладно, еще чуть подрасту — объясню.

Вдох-выдох.

Мне два года. Наконец-то мне рожают сестру. Я изнываю от нетерпения и требую, чтобы мне ее предъявили. Кажется, я в ее возрасте была симпатичнее. Намного. Я была такая беленькая и хорошенькая, что меня прозвали Белоснежкой. Меня все хотели потискать и взять на ручки. Я не хочу брать на ручки ЭТО. Не то, чтобы мне предлагали. Но если предложат, я не стану. Оно орет, глаза узкие, на голове черная шерсть, руки-ноги в складках. У меня были гладенькие. Я так думаю. Ой, она на меня посмотрела. Мама, она мне улыбнулась! Дай подержать! Это мое. Вы мне ее родили! Яэль… Имя круглое, как галька, на языке перекатывается, его так приятно произносить. Я бегаю по дому и ору "Яэль, Яэль, Яэль!" Я буду настоящей старшей сестрой. Для начала я решаю, что если я Белоснежка, то Яэль будет Золушкой. Мама просекает подвох, но явно хочет посмотреть, что будет дальше, и не возражает. И правильно делает, дальше все будет замечательно и мы станем лучшими подругами. Потом, когда родится Алон, я буду любить его с первой секунды. Я всегда буду на его стороне, если его будут ругать. А отчитывать его буду только наедине.

Вдох-выдох.

Мне четыре года. Мама, наконец, сообразила, что если записать меня в балетную студию, хотя бы час в день в доме будет тишина. Я с таким энтузиазмом тяну носочек и верчусь перед зеркалом, что все время падаю. В итоге мама, еще какое-то время помучившись, переводит меня в кружок хип-хопа. Как ей вообще балет в голову пришел?

Вдох-выдох.

Мне десять. Первые пару лет в школе было еще ничего, а потом оказалось, что там еще и учатся. Я хочу танцевать и петь, а математику не хочу. Но у меня появляются первые подозрения о том, что математика нужна мне не только для поступления в лучшие университеты мира и блестящей карьеры, но и для того, чтобы меня никто не дергал, когда я пою и танцую. Подозрения со временем подтверждаются. Кажется, я просекла фишку. Если я буду хорошо учиться, то в свободное от учебы время мне никто не помешает заниматься важными делами. Значит, я буду хорошо учиться.

Вдох-выдох.

Мне 14. Я конфисковала у мамы ручную паста-машину, которую много лет назад купил ей на барахолке мой покойный дед. Теперь я сама делаю разное тесто для пасты, и это гораздо вкуснее. Когда приходят гости, я готовлю пасту, а мама — соус. Хоть приемы устраивай. На кухне вообще тусить гораздо приятнее, чем я раньше думала. Во первых, если я готовлю, я выбираю музыку. Во-вторых, люди предпочитают не ссориться с теми, кто их кормит. В-третьих, фантазия на кухне только приветствуется. В отличие от школы.

Вдох-выдох.

Мне 16, и я сдаю на права. Первая в классе! И когда мне, наконец, дают порулить самостоятельно, моим первым пассажиром, конечно, становится Яэль. Мы открываем все окна и орем песни, и Яэлька визжит от счастья, а я тоже визжу, но только про себя, конечно, я же уже взрослая. Хочется мчать с ней так бесконечно и не важно, куда, и мы обещаем друг дружке, что, как бы нас ни раскидало, когда мы станем взрослыми, мы все равно будем встречаться и кататься вот так, вдвоем, открывая все окна и горланя песни.

Вдох-выдох.

Мне 17. Смотреть сериалы с мамой неожиданно даже круче, чем с подружками. Не так страшно, если это Stranger Things, например. Или 13 Reasons Why. И можно поржать, если это The Vampire Diaries. Вообще мама — единственная, над кем я не могу безнаказанно стебаться, потому что страсть к розыгрышам и дурацким шуточкам у меня от нее. Как упертость — от папы. Папа уверен, что я поеду учиться на повара в Нью-Йорк. Он уже копит на мою учебу деньги, строит планы о том, как они всей семьей будут наезжать ко мне, как я буду прилетать на каникулы домой, как потом я открою ресторан в Тель-Авиве и наоборот ресторан израильской кухни в Нью-Йорке, даже как конкуренты будут воровать мои рецепты, а он будет с ними судиться. Но я еще не уверена, что действительно хочу осуществить эту подростковую мечту. Правда, я уже изучила все кулинарные школы в городе и даже знаю, куда пойду учиться, если пойду. Но у меня вся жизнь впереди, я могу увлечься чем-то еще, и вторым, и третьим, и иногда в разговорах с мамой меня начинает переполнять это ощущение безграничных возможностей.

Вдох-выдох.

Мне 18. С курсов домой иногда отпускают поздно вечером, и тогда я пишу Яэль и зову ее сгонять за мороженым. Она уже обычно в кровати и ей лень вылезать, но если намекнуть, что я угощаю, то эта халявщица быстренько спустится со второго этажа и прямо в пижаме поедет со мной на заправку. Я пытаюсь удержаться в этом воспоминании и убедить себя в том, что я сейчас в машине с Яэль, она жалуется мне на училок и подружек, трещит не переставая, и я могу, молча улыбаясь, просто вести машину и ни о чем не думать.

Вдох-выдох.

Я вспоминаю, где нахожусь. Как приятно думать, что через год в это же время я буду в Англии. Правда, мама еще не заказала билеты. Может, еще получится убедить ее поехать в августе? Если я демобилизуюсь в середине месяца, после этого можно сразу улететь и заодно успеть на Eras Tour, Тейлор как раз в это время будет в Лондоне. Но мама говорит, что если ехать всей семьей, то она готова только на осенние праздники. Может, самой слетать только на концерт, а потом в октябре уже со всеми вместе поехать путешествовать по Англии? Надо сосредоточиться и это обдумать, но сосредоточиться трудно.

    Дышать уже совсем нечем, и мы открываем дверь в коридор. Тех, кто выходят первыми, сразу так обжигает дымом, что они мгновенно задыхаются. Полная тьма, черная, я никогда в такой не была. Говорят, есть рестораны с такой фишкой. Люди платят море денег за то, чтобы ужинать в кромешной темноте, потому что когда ничего не видишь, обостряются чувство вкуса и обоняние. Я как будущий повар, хотя это еще не точно, должна, конечно, все кулинарные извращения попробовать, но если я попаду себе вилкой в глаз, мне это может не понравиться.

    Уже теряя сознание, я слышу, как кто-то из офицеров кричит: "Надо уходить через окно в уборной". Потом на меня кто-то больно наступает, хватает за плечи и трясет. Может, Майка? Она у нас пловчиха, но если ей и удается что-то сказать, то я уже не слышу.

    Десятник действительно выбралась. Не представляю, как ей удалось открыть глаза в таком едком дыму и все же найти дорогу в туалет. Тем более, что она астматик. Она не только об меня спотыкалась, не только меня трясла и пыталась поднять, но она дошла. Раковина была уже разбита теми, кто лез перед ней, поэтому я вообще не понимаю, как она дотянулась до окна, она ж маленькая, ниже меня. Она была предпоследней из тех, кто вылез. За ней только Нимрод вывалился, уже весь обожженный. Всего удалось вылезти семерым. Она еще минут 40 сидела под окном и ждала, что кто-то из нас тоже вылезет. А потом и там дым стал таким плотным, что они отползли в какие-то кусты. Там они сидели еще несколько часов, пока за ними не пришли десантники. Майка очень сильно надышалась дымом, и долго еще лежала в больнице. К ней приходили наши мамы и расспрашивали про нас. Она еще еле говорила тогда. Потом она сама ездила к нашим семьям. Они все старались, правда, но я не понимаю, как она с ума не сошла. Мама ей говорит: "Мы были так счастливы, что ты смогла выбраться. Мы так радовались за тебя, Яэль и Ори. Так радовались". Говорит и плачет.

    Вы будете смеяться, но мне до ужаса жалко Майку. Говорят, есть такая штука под названием "вина выжившего". Бедная она… Пока меня не опознали, она все надеялась, что хоть кто-то из нас, кроме нее, выжил. Фантазировала о том, что я где-то спряталась, потеряла память, поселилась у лесных гномов. Не знаю, что она себе напридумывала, но она реально на что-то надеялась. Пока меня не опознали.

    Хотя ее, да и моих родителей, можно понять. Всякое было. Люди часами и иногда даже днями прятались, не зная, безопасно ли выйти из укрытия. Не неделями, конечно, но мало ли, что мне в голову пришло, я же обожала розыгрыши. В конце концов я могла потерять память, быть спасенной молодым бедуином и возлежать весь этот месяц в шатре на подушках, бледная и прекрасная, с огромными глазами на изможденном лице, на фоне ковров и верблюдов… Кончайте ржать, вам жалко, что ли? Но ладно, вернемся к реальности.

"Сложная ситуация"

"You’re on your own, kid You always have been"

T. Swift

    Так стал орать динамик вместо "Цева Адом", когда в штабе поняли, что речь идет не о простом обстреле. Вокруг взрывы, автоматные очереди, крики, сплошной аллах акбар. А из динамика голос: "Сложная ситуация. Повторяю, сложная ситуация". No shit, Холмс.

    К этому моменту все остальные девчонки, кроме нас, уже были в этом сарае, который по какому-то недоразумению у нас назывался бомбоубежищем. Они рванули туда, как положено, по тревоге "Цева Адом", в пижамах и босиком. Большинство спали, но Карина и Авив, которые нам сдавали вахту, засиделись в комнате до утра, так что выглядели приличнее всего. Хотя какая разница, кто как выглядел? Сначала они тоже думали, что это просто обстрел. Шир им несколько раз звонила, беспокоилась. Девочки в убежище почему-то в какой-то момент были убеждены, что террористы проникли на базу из туннеля. Вместе с нашими там были еще несколько девочек-фельдшеров, кто то из войск связи и четыре девчонки из "Рохев Шамаим" с их командиром, Эден. Вот только у этих "небесных всадниц" и было оружие.

    В какой-то момент, видимо уже ближе к 7, в убежище поняли, что на базе террористы. Эден сказала своим приготовиться, и тут в дверном проеме появился следопыт Ибрагимчик, он прибежал за Ширель из штаба, она была там нужна. Хорошо, что "всадницы" так перепугались, что не успели его пристрелить. Если бы он погиб до того, как напали на штаб, голанчикам пришлось бы отстреливаться втроем, а не вчетвером. Интересно, это бы что-то изменило? Вообще кто-то в штабе предлагал выскочить и попробовать сбежать в жилые помещения, но Шир и другие офицеры решили, что это опаснее, чем оставаться в штабе. Шир вообще всю дорогу, пока штаб не подожгли, думала только о том, что главное — не впустить террористов в помещение, и тогда мы спасемся. Только бы патроны не кончились, только бы дождаться подкрепления. Кстати, если бы штаб не подожгли, мы бы все равно еще несколько часов не продержались, у ребят только ножи оставались. Но нухбы-то этого не знали…

    В убежище у них все вышло иначе. Террористы атаковали их примерно в половине восьмого, судя по тому, когда девчонки перестали нам отвечать. Их последние сообщения родителям совершенно пронзительные какие-то. Как и мы, они писали, что любят их, и просили не волноваться, хотя уже было понятно, что дело дрянь. А Шай, кажется, написала: "Вы были лучшими родителями, которых только можно было пожелать". Я не понимаю, как после этого можно не утопиться.

    Девчонки сидели у стены в два ряда, прямо напротив того самого граффити. "Смотри, как она безмятежна. Как будто не Газа рядом". "Небесные всадницы" ждали с оружием. Первый террорист вошел и сразу бросил гранату, Эден удалось его ранить, за ним полезли еще. Они стреляли и бросали гранаты и, пока Эден отстреливалась, группа девчонок рванула в жилой корпус.

    Из наших там была одна, Яэль Роттенберг. Она думала, что остальные бегут за ней, но больше никто выбежать не успел. Из наших в убежище погибли от взрывов и автоматных очередей Авив, Шахаф, Ноам, Ноа Прайс, Шай, Шира и Адар. И командир "всадниц" Эден, конечно. Если бы не она, и остальные бы не выжили.

    Карина, Даниэла, Агам, Наама, Лири, Ори и Ноа Марциано сидели еще часа два в убежище, скованные наручниками, пока их не увезли в Газу. Рядом с телами убитых подруг сидели. А нухбы их сторожили и жрали спизженную из разгромленного магаза бамбу, реально. Проголодались, можно понять. Лири все пыталась общаться с боевиками на английском. Она, конечно, огонь девка. Жаль, что мы с ней пересеклись всего на два дня. Про нее потом рассказывали, что она уже в плену в Газе спасла другой заложнице жизнь и развлекала малышей, пока тех не освободили. Говорят, ее даже террористы побаивались и слушались. Но это было потом. А пока девчонок погнали в Газу. Почти все были с осколочными ранениями, в крови — своей и своих подруг. Не представляю, как им было больно и страшно. И как страшно было потом, по дороге. Их везли через Шуджаийю, жуткое место. Дом на доме, на улицах толпы, которые готовы их разорвать.

    Нормальные люди по домам попрятались, а те, кто высыпали встречать, стреляли в воздух, пели песни, плясали и всеми остальными способами выражали свою радость и гордость за этих крутых вояк и ненависть девчонкам. Женщины, дети, старики… Потом Шуджаийи не станет, потом вообще многих мест в Газе не станет, наши все разбомбят к чертям и перебьют кучу народу, но у меня в голове не помещается все вместе, я вижу только девчонок. Но они теперь сами про себя рассказать могут, а вот Марциано уже нет.

    Мегидиш вечно угрожала найти себе другую соседку по комнате, если Ноа притащит на базу хотя бы еще одну книжку. У них в комнате была целая библиотека, и Ори ворчала, что ей косметику девать некуда. Если другие девчонки смотрели "Бриджертонов" (а там, согласитесь, есть на что смотреть), то Ноа их еще и читала. И еще всякое про любовь — "В метре друг от друга", "Принцесса пепла" и так далее. Мы еще ржали, что надо к ней подлизываться, потому что с нее станется вырасти писательницей и написать про нас роман. А отрицательной героиней никому быть не хотелось. Ноа обожала книжки, фильмы Marvel и еще походы. Она реально к своим 19-ти годам обошла ногами, наверное, всю страну. Из последней увольнительной мы с ней вернулись одновременно, но я — свеженькая после ванн с ароматическими маслами и отъевшаяся на домашних праздничных харчах, а она — загоревшая и в ссадинах, потому что почти весь отпуск провела в походе. Но обе довольные, если не считать дурных предчувствий. Поразительно, какие мы все были разные и как при этом хорошо уживались.

    Ноа так выделялась на нашем фоне своим ученым видом, что, когда девчонок угнали с базы и привезли в "Шифу", один из нухб ее пожалел и посоветовал соврать и сказать, что она училка английского, а не солдат, в пижаме-то не различишь. Но ее, конечно, быстро раскусили.

    После "Шифы", когда всех наших распределили по семьям, Ноа попала в дом очень религиозного старичка, он теперь у нас в тюрьме намаз совершает. В доме еще жили его дочь и внучка. Внучка-подросток в итоге просто влюбилась в Марциано и ходила за ней хвостиком. Первые дни Ноа все время плакала и ничего не ела, вообще ничего. Только воду пила. Ее тюремщики бились-бились и, наконец, вытянули из нее, что не ест она просто потому что привыкла дома к шницелям и фалафелям, а они ей все полезные фрукты-овощи предлагали. Воображаю, как они охуели от такой наглости. Но в итоге Ноа там освоилась и стала действительно обучать девочку и ее маму английскому, а сама учила арабский. С девчонкой они подружились, мать с дедом относились к заложнице хорошо. Наших девчонок вообще меньше мучили. Видимо, они считались ценными пленницами. А вот что там вытворяли с остальными даже слушать страшно. Через пару дней после похищения у Марциано был день рождения, и она ужасно печалилась, конечно, что отмечает его в плену. Они хотели ее как-то утешить и все спрашивали, что ей приготовить на праздник. Ноа, конечно, говорила, что ничего не хочет, и тогда женщина спросила ее, что ей обычно готовят дома. А дома ей каждый день рождения делали торт-крэмбо. И что вы думаете? Торт ей, конечно, не сделали, но крэмбо подарили. Если бы не то, что было дальше, я бы сказала, что Марциано повезло больше всех.

    Но через месяц наши вошли в Газу, и Ноу, как и всех остальных заложников, которых держали на севере, стали переправлять на юг сектора. На нее нацепили балахоны и платки, чтобы не вызывать подозрений, но пока ехали, попали под бомбежку. Пару сопровождавших ее боевиков убило на месте, а Ноа и еще один были ранены. Ее ранение не было опасным, но в "Шифе", куда ее и второго раненого притащили подлечить, ее решили добить. Врач решил, говорят. То ли в качестве мести за своих, то ли чтобы медикаменты не тратить. Никто не знает. Вскрытие показало, что ее убили посредством воздушной эмболии. Попросту говоря, ввели в вену воздух. Может, тоже в целях экономии. Но если смерть меня чему-то и научила, то это не копаться в чужих мотивах и не додумывать. А Ноу потом нашли и вернули домой хоронить.

    Но я рассказывала про "сложную ситуацию". То есть, про захват Нахаль-Оз террористами и гибель на базе 53 солдат, среди которых были 14 моих подруг. Ну и я сама, конечно.

    Кстати, наше "убежище" было на базе не единственным. Их было несколько, но только одно из них было действительно убежищем, и там можно было укрыться не только от осколков, но и от террористов. Оно запиралось, и те ребята, которые там прятались, не пострадали. Прятались в основном те, у кого не было оружия. А те, у кого было, не знали, что на другом конце базы сидят в открытом сарае совершенно беззащитные девчонки в пижамах.

    Яэль ранили, когда она выбегала из убежища. Она получила пулю в руку и осколочные ранения обеих ног. Она и еще примерно десять девочек из других подразделений заперлись в комнате Карины и Авив — они незадолго до дембеля получили комнату с толстенной дверью, которую нельзя взломать. Там Яэль и остальные и прятались примерно до половины второго, пока не пришел десант. Девчонки пытались не издавать звуков, чтобы не выдать свое присутствие в комнате. Потому что дверь, конечно, взломать было нельзя, но в комнате было разбитое окно, в которое можно было закинуть, что угодно. Яэль несколько раз теряла сознание от боли и потери крови. Лежала и прощалась с жизнью.

    Двух девочек-фельдшеров, которые спрятались в другой комнате, хамасовцы убили, а комнату сожгли.

    Когда пришли десантники, девчонки даже не сразу поверили, что это свои. Солдаты просили девочек не смотреть по сторонам, когда выводили их через убежище, но они, конечно, смотрели. Некоторые тела их подруг были накрыты, но не все. Девчонки спрашивали, почему армия так долго не приходила, но эти ребята даже не знали, что им сказать. Тогда еще никто толком не знал, что творится в кибуцах.

34 дня

"Goodbye, goodbye, goodbye, You were bigger than the whole sky."

T. Swift

    Моим родителям в тот день сначала никто не звонил, а потом никто не отвечал. Другим родителям тоже. Если бы я выжила, я бы после этого решила никогда не иметь детей. Такой черный, тяжелый, свинцовый страх похож на дементора — он навсегда высасывает из тебя даже не жизнь, а тебя самого. Высасывает, пока не остается одна только оболочка. Не надо таращиться, прежде чем стать свифти я любила "Гарри Поттера". Your typical Basic White Girl. Насчет "белой" я, возможно, погорячилась, но я считаю свои вкусы совершенно типичными. Жаль, что на базе их разделяла только Прайс.

    Про Нахаль-Оз в тот день совсем не говорили. Говорили много про кибуцы, потому что люди из своих убежищ от отчаяния звонили журналистам и их мольбы о помощи все слышали в прямом эфире. Про "Нову" сначала никто ничего не понимал. А про нас, кажется, не говорили вообще. Или почти. Все наши родители обезумели от беспокойства, кто-то из них уже днем пытался прорваться на базу, но его перехватила армия. Папа с мамой звонили всем подряд, но никто ничего не знал. И тогда Саша Ариев, старшая сестра Карины, открыла группу в Вотсапе для семей всех наблюдательниц из Нахаль-Оз. Я даже не знала, что у Карины такая крутая сестра. Смотрите, что она написала: "Всем привет, это Александра Ариев, сестра Карины. Это группа для родителей и других родственников наблюдательниц Нахаль-Оз. Я прошу вас не присылать сюда непроверенную информацию и указывать свои источники. Если кто-то из девочек выйдет на связь, сразу спросите у нее про всех. Один за всех и все за одного. Даже если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь я зла". Потрясающая.

    Проверенной информации не было, зато непроверенных сообщений были десятки. Все время поступали сведения о наблюдательницах с других баз. Кто-то сообщал, что раненых из Нахаль-Оз везут на вертолете на базу Джулис. Потом говорили про больницы. Одну, вторую, третью. Потом говорили, что на заставе есть бункер, где нет сигнала сотовой связи, и девочки все еще там. Чего только не выдумывали.

    В каждом доме, на каждой кухне сидели родственники и друзья, пытаясь найти хоть какие-то зацепки. А уже к вечеру в сети стали появляться ролики ХАМАСа. И было решено, что в каждой семье будет кто-то, кто будет просматривать паблики террористов. В большинстве семей эту роль отвели братьям или сестрам. У Марциано это делал дядя Ноы, брат ее отца. Меня искал папин брат и мамины двоюродные братья и сестры. Сестра Карины нарисовала жуткую таблицу про тех, кто был в убежище. Имена, во что была одета и в каком канале видели ролик.

    Папа весь день звонил всем подряд. Знакомым, незнакомым, в армию. Телефоны не отвечали. Уже совсем поздно вечером ему ответили в штабе какого-то города и посоветовали поехать в Лод, там в "ЛАХАВ-433" открыли пункт заявок о пропавших и сбор ДНК. Мама с папой сразу туда и поехали. Там была очередь из тысяч, наверное, человек. Люди ждали с зубными щетками и расческами своих детей, братьев и сестер, родителей, друзей, соседей. В этой очереди мама с папой прождали до утра. Тысячи людей, и полная тишина. Только плач слышно. Зашли в кабинет, дали мои данные. Им сказали ехать в "Сороку", где много раненых и убитых, в том числе неопознанных. Из Лода они сразу поехали в Беэр-Шеву. Там уже были семьи других девочек.

    Там, в "Сороке", папа и написал тот самый пост в Фейсбуке, с которого все и началось: "Пожалуйста, я прошу вашей помощи в поисках нашей Рони, военнослужащей с базы Нахаль-Оз. Мы сейчас в "Сороке", ищем среди неопознанных раненых. 23 наблюдательницы бесследно исчезли. Вдруг у кого-то есть связи в ЦАХАЛе или в других службах безопасности? Это молчание невыносимо". И добавил свой номер телефона. Пост расшерили сначала человек 500. И пошли звонки. Папа все записывал в отдельную тетрадь. И когда я говорю "все", я имею в виду вообще все. Если к нему кто-то приходил, он даже записывал время прихода и ухода человека. В нем проснулась ищейка. Точнее, помесь ищейки с бульдогом. Бульдогом-то папа всегда был — как вцепится "Рони, вынеси мусор", так зубы не расцепит, пока не вынесу. Теперь он впивался зубами в любого, у кого могли быть хотя бы обрывки какой-то информации. Тетрадка была исписана деталями, которые постепенно складывались в картину, которой папа отказывался верить. Они с мамой долго надеялись, что я среди похищенных, что я просто не попала на видео, что я где-то в Газе, живая. Но почти все это время я была в "Абу-Кабире".

    Мы с Ям, Яэль Лейбошор, Ади, Майкой Виалобо Поло, Шир, Широй и Ширель задохнулись в штабе. Собственно, я потеряла сознание и задохнулась. А тела уничтожил огонь. Девочек, которые погибли в убежище, опознали быстрее.

    Тела убитых начали привозить на базу "Шура" в Рамле еще в субботу вечером. В "Шуру", потому что в Институте судебной медицины, есть у нас такой в Абу-Кабире, всего 120 мест, а в морге "Шуры" — 300. В субботу еще даже не знали, что и трехсот не хватит, и тысячи. А в воскресенье грузовики с мешками потекли в "Шуру" уже непрерывным потоком, и начался конвейер. Согласно протоколу, телами военных занимаются специалисты ЦАХАЛа, а телами гражданских — судмедэксперты полиции и института судебной медицины. Но сразу стало понятно, что не всех гражданских и военных можно было отличить на глаз. То есть, тех, кому повезло умереть от пули, — было можно. А вот остальных… Дело в том, что сгорели ведь не только мы, из кибуцев тоже везли сгоревшие останки. Там нухбы пытались таким образом выкуривать людей из убежищ внутри домов. В "Заке", конечно, святые люди волонтерят, они собирали останки прямо под огнем, но соображают эти святые не очень. Ну или у них крыша поехала от такого кошмара. Так что в одном мешке потом можно было найти части тел, например, пяти человек. Ну и все эти отрезанные головы и тому подобное ясности в картину не добавляли. Голов было, конечно, сильно меньше, чем рассказывали поехавшие кукухой волонтеры, но и такое было.

    Тем, кто на этом конвейере работал, тоже не позавидуешь. Тела, фрагменты тел, сгоревшие трупы — иногда сгоревшие при такой высокой температуре, что даже коронки плавились, но от зубов или пломб чаще всего что-то, все-таки, остается. Но зубные снимки не помогут, если это останки ребенка, который еще у зубного ни разу не был. Тогда извлекают ДНК — из костей, корней зубов, да из всего практически. И сопоставляют все с данными людей, которые числятся пропавшими.

    Катастрофы — это как детективы. Есть открытые, а есть герметичные. Лично мне нравятся герметичные. Детективы, не катастрофы. Марциано, правда, считала, что они скучнее, потому что все равно убийцей почему-то будет дворецкий, но мне нравится вычислять злодея наперегонки с сыщиком из известного мне списка. Вот и судмедэкспертам герметичные катастрофы тоже нравятся больше. Если, например, упадет самолет, то у медиков будут списки пассажиров и членов экипажа. А тут не только поименных списков не было, но и числа пропавших долго никто не знал. Сотни человек на фестивале, таиландцы и непальцы в полях, бедуины в коровниках. Один, например, три дня в какой-то канаве сидел, пока не вылез. Таиландца кто сразу хватится, если пропал? Останки террористов зачастую в те же мешки сваливали, не всех ж с зелеными повязками были. Но я увлеклась.

    Короче, опознать по отпечаткам пальцев сгоревшее тело, ясное дело, нельзя. Даже по зубам не всегда можно. Извлечь ДНК из мягких тканей, когда они сгорели… В общем, тех, от кого мало что осталось, перевозили в "Абу Кабир", и пытались извлечь ДНК уже там - из остатков костей, зубов, чего угодно. Видимо, мы с Ширель и Ям были в эпицентре горения, поскольку нас опознали позже всех.

    9 ноября, когда уже даже Ширель и Ям были похоронены, папе позвонили из ЦАХАЛа и попросили их с мамой оставаться дома. Папа говорит, что они сразу все поняли. Мама — что поняла, только увидев военного раввина.

    Оповестители — это вообще отдельная песня. Если бы в ЦАХАЛе к живым относились так же трепетно, как к мертвым, цены бы нам не было. Но нет. В общем, они приходят со всеми своими торжественными аксельбантами и лицами, все про тебя знают, произносят строго один и тот же текст, вставляя разные имена, мол погиб геройски, при исполнении, защищая родину или товарищей, проявив отвагу или мужество, оставив след или отпечаток. Эти люди могут прятаться по кустам, мокнуть под дождем и бегать вверх-вниз по лестницам многоэтажек, пока не убедятся, что точно не ошибутся квартирой. Они готовы полчаса стоять под дверью, если слышат за ней веселый смех, просто чтобы подарить людям еще несколько минут прежней жизни. Они способны сохранять непроницаемое сочувствие, когда на них накидываются с кулаками или с проклятиями. Они супермены, вондервумены и бэтмены. Но боль они снять не могут.

    Меня похоронили 12 ноября. Папа сказал, что на похороны съехалась целая страна. Целая не целая, но пара-тройка тысяч человек пришли. Было очень торжественно и трогательно, и Ран Данкер спел "Аллилуйю". При жизни такого удостоиться было бы приятнее, но в целом я довольна. Яэль обещала беречь маму, папу и Алона. Она через год пошла в армию, в один день с Юваль Марциано. Бедная Яэлька, она ведь с пеленок мечтала о боевых войсках и бегать с автоматом, но после моей гибели, думаю, у нее хватило ума даже не заикаться об этом родителям. Непонятно, что будет с Алоном, но ему всего 15, пока можно об этом не думать.

    Яэль и Алон в порядке, кстати. Они по мне жутко скучают, конечно, любой бы скучал, но они в порядке.

    После похорон папа, лишенный возможности искать меня, стал искать ответы. Мне кажется, он никогда не остановится. Он продолжает свое расследование, ходит по телестудиям, ставит мне памятники и добивается для меня и других правосудия. Иногда мне хочется, чтобы виновных так никогда и не наказали, просто чтобы папа не должен был останавливаться, потому что я боюсь, что тогда он упадет. А иногда я думаю, что пока виновных не накажут, они с мамой так и не смогут прийти в себя. Хотя они, наверное, никогда не смогут. Но я не могу об этом думать.

После нас

"And when we go crashing down, we come back every time. 'Cause we never go out of style, we never go out of style."

T. Swift

    Каждая из наших семей оплакивает нас по-своему. Кто-то переживает горе дома, захлопнув двери перед журналистами. А кто-то, как мои родители, ищет виновных и строит памятники. Мама говорит, что просто хочет, чтобы меня помнили. Но чем больше она для этого делает, чем больше мое имя у всех на слуху, тем четче она осознает, что больше никогда меня не увидит. Я не очень понимаю, как это работает и почему чем больше памяти обо мне, тем меньше меня. Но мамы, наверное, все по-своему безумны, когда речь идет об их детях.

    Когда про меня расспрашивают папу, он описывает мои героизм и мужество 7 октября (допустим), мои мечты и планы (ну такое, я вам уже рассказывала), мой веселый характер и популярность (прав), смелость и прямоту (если б он знал, как мне это иногда мешало) и мои успехи в учебе (твоими молитвами, папочка, чтоб ты был мне здоров).

    Когда про меня просят рассказать маму, она сразу говорит, как меня любили дети. Дело в том, что когда еще была надежда, что я жива, к родителям часто заходила малышня, с которой я работала бебиситтером. С родителями, естественно. Эти родители ужасно переживали и, пытаясь маму как-то поддержать, рассказывали ей, как дети по мне скучают и любят. Факт, любили. Да и я их, если честно, как их можно не любить вообще? Смотрят на тебя как на господа бога, все время обниматься лезут, всегда теплые, и макушка у них хорошо пахнет. В общем, в этом причина или нет, но родители разбили у нас в городе детский парк и назвали его моим именем. Там будет детская площадка, дорожки для малышни и много цитрусовых деревьев, которые можно будет обдирать, ни у кого не спрашивая разрешения.

Все права на данный текст принадлежат Алле Гавриловой. Публикация осуществляется с её разрешения. Любое дальнейшее использование материалов возможно только после согласования с автором.

Facebook: https://www.facebook.com/alla.gavrilov.1